Нейл Фергюсон. Площадь и башня. Сети и власть масонов до Facebook. М.: Coprus, 2020. Пер. с англ. Татьяны Азаркович
В антисемитизме Гитлера не было ничего оригинального. Нацизм особенно буйно расцветал в маленьких городках с давними антисемитскими традициями, восходившими еще к XIV веку. Если говорить о более недавних временах, как мы уже отмечали, популисты как левого, так и правого толка на протяжении всего XIX века регулярно направляли свой гнев на якобы чрезмерную власть финансистов-евреев, причем происходило это не только в Германии. Расовые теории о неполноценности или низости еврейского народа пользовались популярностью по обе стороны Атлантического океана задолго до 1933 года. Новизна заключалась лишь в той беспощадности, с какой Гитлер выплескивал свою ненависть к евреям и осуществлял планомерный и жестокий геноцид. Однако задолго до того, как в закрытом кругу нацистского руководства начали обсуждать возможность массового убийства евреев, режим обнаружил один парадокс. Вопреки постоянно звучавшим утверждениям пропаганды о том, что Германия пострадала от хищничества «золотого интернационала» банкиров-евреев, которые непонятно как связаны с «еврейским большевизмом» Коммунистического интернационала, нацистский режим без особого труда лишил немецко-еврейскую элиту вначале влияния, а затем и имущества. Гигантский паук — образ, который нацисты позаимствовали у американских популистов 1890‑х годов, — очень грозно смотрелся на первой полосе газеты Der Stürmer где изобразили, как он высасывает кровь из беспомощных немецких рабочих, попавшихся в его паутину. Но Гитлер легко раздавил пяткой этого паука. Один из триумфов нацистской пропаганды состоял в том, чтобы убеждать простых немцев в существовании всесильного еврейского заговора, способного раздуть мировую войну, и одновременно предъявлять им реальные картины еврейской слабости.
Утверждение о том, что евреи играли ведущую роль в экономике Германии с 1830‑х по 1930‑е годы, никак нельзя отнести к конспирологическим домыслам. Это была правда. В замкнутом мире банковского обслуживания состоятельных клиентов наиболее известны были такие фамилии, как Варбург, Арнольд, Фридлендер-Фульдс, Симон и Вайнберг. Из акционерных коммерческих банков Deutsche Bank и Dresdner Bank находились под управлением Оскара Вассермана и Герберта Гутмана, соответственно, а компанией Berliner Handels-Gesellschaft управлял вплоть до своей смерти в 1933 году Карл Фюрстенберг. Darmstädter und Nationalbank (Danat-Bank), обанкротившийся в 1931 году, на протяжении 1920‑х годов находился в руках Якоба Гольдшмидта. Еврейское влияние не ограничивалось одними финансами. Два крупнейших универмага в Германии носили еврейские имена — «Вертхайм» и «Тиц». Крупнейшее электротехническое предприятие, Allgemeine Elektricitäts-Gesellschaft, было основано Эмилем Ратенау. Было и множество менее известных богатых немецких евреев. До Первой мировой войны, в пору, когда доля евреев в населении Германии не доходила и до 1%, больше одной пятой всех прусских миллионеров составляли евреи. Кроме того, евреи в чрезмерно большом количестве были представлены в руководстве разных германских компаний. В 1914 году около 16 % членов правления германских открытых акционерных компаний имели еврейское происхождение, а в центре корпоративных сетей, где люди могли занимать сразу по три-четыре должности, евреи составляли уже около четверти. Более чем в двух третях крупных германских корпораций имелось хотя бы по одному директору-еврею. То же самое наблюдалось и в верхних интеллектуальных эшелонах германских образовательных и культурных учреждений, где евреи занимали столь же (если не еще более) заметное место. Бросалось в глаза единственное исключение: в политической жизни страны евреи играли лишь минимальную роль. В 1936 году Гуго Валентин отмечал:
В двадцати кабинетах, которые были у власти с [1818 по 1933 год], побывало всего два министра-еврея... и четверо — с еврейскими корнями... из приблизительно 250 министров... Примерно из 250 высших чиновников в министерствах рейха, включая государственных секретарей и членов правительственных советов, до победы Гитлера можно было насчитать не более пятнадцати евреев или людей еврейского происхождения. Между 1918 и 1933 годами госсекретарей-евреев в администрации было всего двое. Из порядка 300 высших чиновников в прусских министерствах около десяти человек были евреями или имели еврейские корни. Из двенадцати оберпрезидентов, тридцати пяти регирунгспрезидентов и более чем четырехсот ландратов... не было ни одного еврея... Из всех правительственных чиновников в Германии [в 1925 году] евреи составляли 0,25 %; из высших чиновников — 0,29 %; из чиновников среднего и низшего звеньев — 0,17 %.
Почему же евреи занимали столь видное место в экономической жизни Германии? Только ли потому, что имели — в среднем — лучшее образование? Была ли их заметная центральность в плотной германской корпоративной сети взаимосвязанных директоратов всего лишь следствием их чрезвычайно заметного присутствия в банковском секторе, в силу чего они со временем и занимали по несколько должностей в советах правления? Или же какие— то особые преимущества проистекали из принадлежности к общине, которую объединяли религиозные и иные традиции, и этот «свой круг» порождал более высокое взаимное доверие и «социальную интеграцию»? В захватывающем анализе германской корпоративной сети, существовавшей в начале ХХ века, Пол Уиндолф утверждает:
Управляющие, как евреи, так и неевреи, были интегрированы в этот институт кооперативного капитализма (под названием «Германия»). Входившие туда евреи не создавали собственной сети, которая отделяла бы их от общей главной сети. Напротив, евреи и неевреи контактировали друг с другом благодаря местам в наблюдательных советах крупных фирм. Обе группы являлись частью одной сети... Пускай даже просматривалась четкая тенденция к гомофилии, евреи в среднем имели больше контактов с неевреями, чем с представителями собственной группы.
Фактические данные побуждают нас искать более внятных объяснений: быть может, дело в генетике, или в том, что еврейская семейная жизнь давала преимущества в образовании, или в какой‑нибудь веберианской «еврейской этике», которая была еще более созвучна духу капитализма, чем протестантская этика. Однако и подобные доводы представляются зыбкими — не в последнюю очередь потому, что евреи в Веймарской Германии все реже и реже вступали в браки между собой.
В Германии в целом доля евреев, заключавших браки с иноверцами, поднялась с 7 % в 1902 году до 28% в 1933‑м. Пик этой кривой пришелся на 1915 год, когда таких браков было заключено больше трети. (Для сравнения: в США подобные показатели составляли около 20 % в 1950‑х годах и 52 % — в 1990‑м.) Хотя наибольшее количество смешанных браков заключалось в Гамбурге и Мюнхене, показатели значительно выше средних наблюдались также в Берлине, Кельне и в саксонских городах Дрездене и Лейпциге, а также во Вроцлаве (нем. Бреслау) в Силезии. Собирая данные по другим европейским городам, исследователь Артур Руппин выяснил, что еще больше смешанных браков заключалось только в Триесте. Показатели для Ленинграда, Будапешта, Амстердама и Вены, хоть и были высокими, все же отставали от показателей для главных городов Германии. Из 164 тысяч евреев, остававшихся в Германии в 1939 году, 15 тысяч состояли в смешанных браках. Когда нацисты начали определять детей от смешанных браков как мишлинге (Mischlinge), по их оценкам, таких полукровок насчитывалось почти 300 тысяч, хотя реальное количество составляло скорее между 60 и 125 тысячами. Мало какие меньшинства из тех, что подвергались гонениям, обнаруживали такой же высокий уровень социальной — и сексуальной — ассимиляции, как немецкие евреи в 1933 году.
Хотя после прихода Гитлера к власти некоторые немецкие евреи временами чувствовали, что попались в сети преследователей, на деле они становились жертвами многочисленных иерархически устроенных, но порой конкурировавших между собой бюрократических организаций. Началось все с бойкота принадлежавших евреям предприятий, объявленного Национал-социалистической организацией производственных ячеек (Nationalsozialistische Betriebszellenorganisation), Объединением служащих и ремесленников среднего класса (Kampfbund für den gewerblichen Mittlestand) и отдельными штурмовыми отрядами (SA). На этом начальном этапе, чтобы избежать подрыва экономики, крупные предприятия вроде универмагов «Тиц» решили не трогать. Процесс «ариизации» принадлежавших евреям фирм тоже поначалу шел медленно. Опыт гамбургского банкира Макса Варбурга показал, в каком затруднительном положении оказалась элита, к которой он принадлежал. Люди вроде него полагали, что являются неотъемлемой частью немецкой деловой элиты. Когда же неевреи, входившие в эту элиту, молча согласились на вытеснение из своих рядов евреев, последние оказались бессильны. На последнем для Варбурга заседании совета директоров пароходной компании «Гамбург — Америка» (учрежденной еще одним евреем, Альбертом Баллином) повисло неловкое молчание, и тогда Варбург выступил с ироничной речью от имени коллег, поблагодарив самого себя за долгие годы службы и пожелав себе «спокойной старости, удачи и всех благ» семье. Лишь после погромов 11 ноября 1938 года процесс экспроприации развернулся в полную силу: Герман Геринг издал официальный указ о запрете всякой предпринимательской деятельности для евреев во всем рейхе. Немецкие евреи, которым позволили эмигрировать, столкнулись с вымогательством со стороны властей: прежде чем выдать им выездные визы, у них фактически отбирали все имущество. С 1 января 1939 года от всех евреев потребовали, чтобы они прибавили к своим именам еще и имя Израиль (для мужчин) или Сара (для женщин), если их собственные имена не фигурировали в официальном списке «типичных еврейских» имен, выпущенном министерством внутренних дел. Евреи оказывались все более беззащитными перед гестапо, которое принялось постепенно сгонять евреев в специальные места, так называемые юденхёйзер (Judenhäuser, «дома для евреев»).
