Эрнст фон Заломон. Анкета. СПб.: Владимир Даль, 2019. Перевод с немецкого Л. Ланника
Если судить по биографическим характеристикам, то можно удивиться, что фон Заломон написал роман, ставший бестселлером в послевоенной Германии: участник фрайкоров, консервативный революционер, правый террорист — еще немного, и не отклеишь ярлык «предтеча нацизма». Но мастерство фон Заломона как раз и заключается в деконструкции ярлыков и упрощений, в которой, очевидно, нуждалось немецкое общество: националист, но страстный галломан, дружил с командиром штурмовиков Ремом, но отказывался на него работать, враг денацификации, который успел жениться на «полной», по Нюрнбергским законам, еврейке ради ее безопасности... То есть такой персонаж вроде своего приятеля Эрнста Юнгера: был рядом, но не замарался.
Сидя в американском лагере для интернированных, профессиональный сценарист и писатель раздул в гигантский автобиографический роман свои едкие ответы на 131 вопрос стандартной денацификационной анкеты. То, что получилось, можно назвать духовно-политической энциклопедией эпохи, картой полувека европейской истории, галереей «типичных персонажей», а вместе с ними «выпадающих» чудаков.
Также следует, вслед за переводчиком Леонтием Ланником, допустить, что если бы «Анкету» перевели на европейские языки сразу по выходу в 1951-м, то, вероятно, Ханне Арендт, чьи «Истоки тоталитаризма» вышли в том же году, пришлось бы несколько потесниться с позиции если не главного теоретика, то самого наблюдательного аналитика феномена.
«Я вполне осознавал, что прибегаю к достаточно обобщенным оценкам, однако и границы между категориями были довольно очевидны. И то, что больше всего бросалось в глаза в чинах СД и в служащих гестапо, так это их безоговорочная субординация. Среди них были и те, о которых знали, что американцы обвиняют их в действительно тяжких преступлениях. Если же присматривались к ним пристальнее, если начинали общаться с ними почаще, то было очень тяжело представить себе, что они отличаются такой брутальностью, что позволила бы им явно выйти за рамки предписанных логикой субординации властных полномочий. И причинами тому, очевидно, могли быть вовсе не иллюзии в оценках нормальной природы человека, а лишь ничем не ограниченная подверженность принуждению посредством картотек и протоколов. Когда я показал Ротфухсу человека, который считался правой рукой Кальтенбруннера, — долговязого, костлявого мужчину с остреньким, красным носом, с неизменной каплей на самом его кончике, в стальных очках и с дергающимся вниз-вверх адамовым яблоком на жирафьей шее, человека, надевшего на лысую голову старый чулок, а поверх длинных брюк согласно приказу натянувшего грязненькие, короткие штанишки интернированного (...) — Ротфухс сказал: „Т-т-тогда й-я с-с-совершенн-но н-не хочу в-видеть л-левую р-р-руку К-кальтенбр-рун-нера!”»
Владимир Видеманн. Запрещенный Союз-2. Последнее советское десятилетие глазами мистической богемы. М.: РИПОЛ классик, 2020
Продолжение автобиографического романа, посвященного советской контркультурной тусовке. Повествование начинается там, где кончается первая часть, — с отъезда эстонского мистика-философа Михаэля «Рама» Тамма в эмиграцию в начале 1980-х.
Проводив создателя «автономной гексаэдрической знаковой модели» за железный занавес, Видеманн углубляется в таинственные пространства советской Азии. К началу перестройки концентрация духовидцев, детей цветов всех сортов и просто аферистов в каком-нибудь Душанбе, этом «советском Катманду», была сопоставима с числом ангелов, способных уместиться на кончике иглы. В течение всей книги дух авантюризма носит автора по евразийским просторам от Таллина до Ашхабада и обратно, попутно извлекая из андеграундной тьмы горбачевской эпохи фактурные характеры, все как один озабоченные физическим или метафизическим бегством из совка.
Не стоит ждать от «Последнего десятилетия» безумств в духе «Хроник российской саньясы». Это куда более «спокойная» документальная история, где акценты смещены скорее на портретирование агонизирующей империи и способы приспособления к переменам в реальности, чем на коллекционирование «магических» типажей, озабоченных оной реальности преобразованием.
«Здесь же, на Жуковского, давал под гитару свои первые публичные концерты Саша Дугин, приезжавший в Питер навести европейские каналы для выхода к интересовавшей его герметической литературе.
Ваш воспаленно-томный шелк
Украл сиреневый закат,
И кто-то много раз подряд
Пугал вас лезвием зеркал.
Но ваши узкие зрачки
Тянулись в сумасшедший бриз,
Где инфернальный парадиз
Дрожал в нервическом Ничто...
Стайка итальянских девушек с лицами моделей художников эпохи кватроченто слушала его, затаив дыхание. Узнав, что Александр — большой поклонник писателя Габриэле д’Анунцио и оккультиста Юлиуса Эволы, они окончательно убедились, что все русские — опасные сумасшедшие и неисправимые дадаисты».
Воссозданный Рим. М.: НО Издательство Францисканцев Москва, 2020. Перевод с латинского, комментарии, вступительная статья И. Кувшинской
Мощнейший библиографический объект для любителей вечного и несуетного. Стараниями католического ордена францисканцев с латинского впервые переведены редчайшие тексты XII века, которые в легендарном ключе повествуют о древних памятниках Рима. «Хребет» книги образует классический труд Флавио Бьондо, который и дал название изданию, намекая, что каждый из содержащихся в книге текстов «воссоздает» образ «обители богов меж градами первого» на собственный лад. Сам Бьондо писал в XV веке, когда к римским древностям «в попытке научной атрибуции» обратились первые археологи и антиквары, и его манера изложения куда ближе к привычной «искусствоведческой».
«Воссозданный Рим», конечно, не пропустят профессиональные историки. Но хотелось бы, чтобы простые смертные италофилы, да и обычные неленивые путешественники, применили книгу к сегодняшнему городу как путеводитель с функцией «дополненной реальности». Задачу облегчат многочисленные гравюры и иллюстрации XVI века, которые в наших палестинах до этого мало кто, конечно, видел.
«У этого удивительного памятника несколько разных названий, по-разному объясняют и причины его создания. Я не стану излагать пустые басни, которые сочиняют как паломники, так и римляне, и расскажу о происхождении памятника то, что узнал от вельмож, кардиналов и ученых мужей.
Те, кто называют всадника Марком, приводят следующую причину его создания. Царь мезенов, телом карлик, был сведущ в черной магии больше, чем кто-либо из смертных. Подчинив своей власти соседних царей, он вторгся в пределы римского государства и одержал над римлянами блестящие победы во многих битвах. Своими колдовскими узами он до такой степени сковывал силы противника и притуплял остроту его оружия, что враги полностью утрачивали мужество, а их оружие — способность поражать. (...) День за днем, когда из лагеря доносился громкий крик птицы, перед рассветом колдун покидал свой стан и в одиночестве творил в поле заклинания (...) Узнав об этом римляне изучили его обычай покидать на рассвете свой лагерь и пришли к некоему храброму воину по имени Марк (...) Воин убил царя, растоптав копытами своего коня: ведь никакое оружие не могло повредить колдуну (...) Благодаря преумноженным богатствам сограждане смогли изготовить воину достойный памятник. К статуе самого воина прибавили коня, ибо воин одержал победу верхом на коне, и птицу, ставшую вестницей рассвета. Под ногами коня поместили карлика, ведь тот погиб, растоптанный конскими копытами».
Вальтер Шайдель. Великий уравнитель. М.: АСТ, 2019. Перевод с немецкого О. Перфильева
На протяжении семисот страниц профессор Стэндфордского университета, специалист по сопоставительному анализу исторических явлений Вальтер Шайдель с цифрами в руках доказываетто, о чем также говорил Томас Пиккетти: «Великая компрессия» имущественного неравенства, которую отсчитывают по-разному (кто-то от начала Первой мировой, кто-то с начала Второй и заканчивают на Тэтчеризме) — это, в общем-то исключение, вызванное социальными потрясениями невероятных масштабов. Правило — это неравенство.
В человеческой истории, по Шайделю, не бывало так, чтобы неравенство подавлялось чем-то иным (если не считать пандемии), помимо насилия («великого уравнителя»), причем насилие должно быть по-настоящему страшным и системным. В отсутствие подобного насилия уровень неравенства имеет уверенную тенденцию нарастать до предела.
Автор звучит весомо, чем вызовет восторг у одних и депрессию у прочих. Он так рассудительно гундосит, что «нужно быть осторожным в своих желаниях», что напрашивается на щелбан. Во-первых, Шайдель не так уж прав, когда обосновывает выбор для анализа лишь одно направление каузальной связи: от насилия к снижению неравенства, а не наоборот — от роста неравенства к насилию. А во-вторых, он как будто игнорирует историческую новизну welfare state и социальной демократии (помноженной на развитие технологий) как способы намеренного и контролируемого подавления неравенства.
«Я написал эту книгу, чтобы показать, что силы, которые раньше обуславливали неравенство, на самом деле не изменились до неузнаваемости. Если мы стремимся сместить баланс текущего распределения доходов и богатства в пользу большего равенства, то мы не можем просто закрывать глаза на то, что требовалось для достижения таких целей в прошлом. Нам нужно задать вопросы о том, удавалось ли когда-либо снизить неравенство без большого насилия, как более мягкие факторы соотносятся с мощью этого Великого уравнителя и насколько может отличаться будущее, — даже если возможные ответы нам не понравятся».
С более развернутым фрагментом книги можно ознакомиться на нашем сайте.
Кристофер Бакли. Охотник за судьями. М.: Иностранка, 2020. Перевод с английского Т. Боровиковой
Бывший спичрайтер Джорджа Буша-старшего, автор бестселлера «Здесь курят» дает мастер-класс по сатире на историческом материале — на сей раз на реалиях XVII века.
В центре повествования — приключения головотяпистого юнца Бальтазара де Сен-Мишеля. Английская революция, как в песне, плюнула в след и прошла, на троне новый монарх — Карл II, и Бальтазара отправляют в Новый Свет искать двух судей, из-за которых когда-то снесли голову Карлу I. За Атлантикой Балти встречает массу диких персонажей, всевозможно страдает, чуть не гибнет и в целом доставляет читателям немало смешных моментов. Де Сен-Мишель, кстати, фигура вполне историческая, и его шурин Сэмюэл Пипс, автор знаменитого дневника о жизни Лондона при Реставрации, тоже не сидит без дела в романе — планирует войну с голландцами (по существу это роман и о том, как Новый Амстердам стал Нью-Йорком).
«Охотник» пусть не гомерически, но смешное чтиво. Правда, в отличие от других романов Бакли, где объектом сатиры являлись изъяны современности, над чем смеяться здесь, помимо собственно гэгов и хороших приколов про пуритан, каждый решит сам.
«— Головы? — спросил Балти. — Что все это значит?
— Понимаете, мистер Балтазар, у нас тут была война. Много лет назад. Англичане вступили в союз с наррагансетами и мохеганами против пекотов. Весьма воинственного племени. Те взяли в союзники голландцев. Война завершилась в нашу пользу. Но хотя с тех пор прошло много лет, наррагансеты настаивают на определенном... называйте это протоколом, если хотите... который мы установили на время войны. Я многажды объяснял нашим братьям-наррагансетам, что это уже не нужно и даже неуместно, вредит всеобщей гармонии. Но они продолжают.
Балти уставился на него:
— Вы хотите сказать... что они приносят вам головы?!
— Головы. Ступни. Кисти рук. Наррагансеты верят, что душа живет в голове. Если голову отрубить, душа не может перейти в загробную жизнь. Без ног она не сможет войти в рай.
— И вы принимаете эти головы? И прочие подарки?
— Отказаться — значит оскорбить.
— Но это же варварство!
— Мистер Сен-Мишель. Отца моей жены протащили волоком от лондонского Тауэра до Чаринг-Кросса, где вздернули, вынули из петли живым, вырвали кишки, отрезали гениталии и все это сожгли у него на глазах. Затем ему отрубили голову, а тело расчленили, части насадили на пики и выставили в разных концах города. Как вы это назовете? А теперь прошу меня извинить, я обязан принять гостей».
