Издательство «Альпина нон-фикшн» представляет книгу Марии Елифёровой «#Панталоныфракжилет Что такое языковые заимствования и как они работают».
Что такое языковые заимствования? Эта тема, несомненно, волнует каждого из нас. Ее обсуждают в школе, в учебниках, в научной литературе и на интернет-форумах. Вместе с тем популярные экскурсы в область заимствований, выходящие в России, сводятся по большей части к теме иностранных слов в русском языке. А вот что такое заимствование вообще, по каким признакам мы его отличаем, почему оно возникает в языке, почему ему сопротивляются — книги об этом пока не было.
Этот пробел и попыталась восполнить филолог-англист Мария Елифёрова. Показывая, как взаимодействуют между собой языки и как складываются судьбы заимствований (речь идет не только о словах), автор, наряду с примерами из русской культуры, истории и литературы, обращается к французскому, немецкому, испанскому и более экзотическим языкам из самых разных уголков Земли.
Эта информационно насыщенная и серьезная книга счастливо сочетает глубину научного анализа с доступным живым изложением, юмором и лояльностью по отношению к бунтарям и нарушителям норм и канонов.
Предлагаем прочитать фрагмент главы, посвященной тому, как в результате лексических заимствований возникают «ложные друзья переводчика».
Часто «ложные друзья», если приглядеться, — неродные для обоих языков, то есть заимствования. Злосчастная пара туника / tunic как раз такого рода: и русское, и английское слово заимствованы из латинского tunica. Но русское слово до недавнего времени функционировало главным образом как историзм — обозначение нижней рубашки древних греков и римлян, а английское издавна употребляется и применительно к разнообразным видам современной одежды, как мужской, так и женской. Как возникло такое различие?
Вспомним, что латынь в Западной Европе имеет долгую традицию в качестве письменного языка (об этом упоминалось в главе 5). В монастырях, например, не только молились на латыни, но и вели на этом языке хозяйственную документацию, писали письма и мемуары. Хотя реалии средневековой Европы несколько отличались от античных, писцы, недолго думая, приспосабливали латинскую лексику к современности. Так, францисканец брат Лев записывает рассказ основателя своего ордена, св. Франциска Ассизского, «Об истинной и совершенной радости» — воспоминание о том, как Франциск возвращался зимой пешком из Перуджи: «…и зима слякотная и до того холодная, что на рубашке (ad extremitates tunicae) намерзают сосульки и бьют по голеням». Всем, кто представляет себе древнеримский мужской костюм (хотя бы по мультикам про Астерикса и Обеликса), известно, что туника римлян до голеней не доходила — она была не выше колена. Очевидно, что Франциск имеет в виду подрясник, но Лев, передавая рассказ на письменной латыни, называет его tunica.
В английский слово tunic попало через посредство старофранцузского, в эпоху нормандского завоевания. В современном французском написание слова tunique не изменилось со времен Средневековья, и оно всё еще означает и одежду духовенства, и просто рубашку, надеваемую через голову. В английском же значения этого слова расширились еще больше — от военного мундира до фасона короткого женского платья.
Однако в русской культуре традиции латинской письменности исторически не было (если не считать использования латыни в медицине и науке в XVIII–XIX вв.). Такое слово, как туника, могло попасть в русский язык только одним способом — при переводе памятников античной литературы на русский язык. Оно никак не применялось для описания современных реалий и сразу очутилось в роли историзма.
Подобный же казус произошел с английским insult, которое означает вовсе не «инсульт», а «оскорбление». Тем не менее оно родной брат нашему слову инсульт. Оба происходят от латинского insultatio («наскок, нападение»), которое, в свою очередь, образовано от глагола insultare («наскакивать, набрасываться»). Уже для древних римлян это слово имело также значение «словесного выпада, насмешки» (ср. русское «нападки» и более современное «наезд»). Отсюда уже легко выводится английское значение «оскорбление». И в этом случае мы имеем дело со старофранцузским посредничеством: вместе с нормандской аристократией в Англию пришла рыцарская культура, неразрывно связанная с кодексом чести, а следовательно, нуждавшаяся в соответствующей лексике.
В свою очередь, русское слово инсульт попало к нам от немцев — это усеченная форма старого медицинского термина apoplektischer Insult. В дореволюционной литературе вам, вероятно, встречался дословный перевод этого термина как апоплексический удар. По-английски «инсульт» и сейчас просто «удар» — stroke. Но в начале XX в. в русском языке стало закрепляться слово «инсульт» — вероятно, милостью ленивых переводчиков. Еще в 1926 г. оно требовало пояснения, перевода на более привычный язык:
Врач, Георгий Григорьевич Грохотко, — мигом примчался: потискавши тело и что-то проделав над ним, он отрезывал. — Апоплексия? — Инсульт! — Что такое инсульт? — Апоплексия.
(Андрей Белый, «Москва», ч. 2)
Заметно, что Андрею Белому не нравился такой варваризм, однако он успешно прижился в качестве термина. Почему так произошло? Слово «инсульт» обладало целым набором нужных качеств. Оно было короче, чем апоплексический удар и даже апоплексия; к тому же в разговорной речи чаще говорили просто удар, что звучало неоднозначно (с таким же успехом мог подразумеваться удар по голове), тогда как наука предпочитает точную терминологию, а слово «инсульт» в русском языке не было занято другими значениями. Наконец, как уже упоминалось, непонятные иностранные слова часто привлекают «книжностью» и звучат более «научно». Так переводческая небрежность обратилась в медицинский термин, который закрепился.
Стало быть, в английском языке «нападение» сменило оттенок значения с физического на моральный, а в немецком метафора агрессии развилась в сторону ее трактовки как «нападения» болезни на человека, она-то и попала в русский. Но все эти слова восходят к одной и той же латинской основе и являются заимствованиями, а без знания истории вопроса сложно понять, что общего между поражением сосудов головного мозга (в русском языке) и оскорблением (в английском).
Медицине особенно «везет»: такая же история произошла со словом ангина. Знатоки английского в курсе, что angina в этом языке обозначает вовсе не больное горло, а стенокардию. На самом деле в английских словарях можно встретить и описание ангины в нашем понимании, но «по умолчанию» в англоязычных текстах angina всё же обычно подразумевает стенокардию, тогда как русскому языку, по крайней мере современному, это значение неизвестно. В XIX в. Национальный корпус русского языка дает единственный пример употребления слова ангина для сердечно-сосудистого заболевания — в письме Н. С. Лескова Л. Н. Толстому. Однако Лесков был известным англоманом и, скорее всего, у него это англицизм. С начала XX в. слово ангина становится общеупотребительным и у всех авторов имеет привычное нам значение — инфекционное заболевание горла, за единственным исключением всё того же Андрея Белого, который говорит о «грудной ангине» в «Начале века» (1930).
Научно-популярных и медицинских текстов XIX — начала XX в., где русское слово ангина употреблялось бы в «английском» значении, мне на данный момент обнаружить не удалось. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона знает оба варианта, но настаивает, что «английский» — неправильный:
Ангина (жаба) — под этим названием древняя и народная медицина разумеют все болезненные состояния, при которых появляется затруднение глотания, затруднение речи и припадки удушья в зависимости от воспалительного состояния зева и бронх. Главнейшие из них следующие: воспаление гортани (angina laryngea), воспаление трахеи (angina trachealis), воспаление нёба (angina faucium), миндалевидных желёз (angina tonsillaris), язычка (angina uvularis) и т. д. Грудная жаба (angina pectoris) имеет неправильное название, так как припадки этого заболевания находятся в зависимости от какого-либо страдания сердца (см. Грудная жаба). Главнейшие симптомы ангины суть сухость и царапанье в горле, болезненность при глотании или полная невозможность глотать, охриплость, кашель, свистящий вдох и выдох, припадки удушья, часто появляющиеся по ночам и сопровождающиеся синевой лица, конечностей и т. д.
Итак, мы видим описания всяческих видов «ангины», включая не только заболевания горла, но и «грудную жабу» (это и есть устаревшее название стенокардии). В чем же секрет? А в том, что по-латыни angina — «удушье». Удушье может быть и из-за отека горла, и из-за сердечной недостаточности. Средневековые медики не разбирались в причинах болезней и именовали их по симптомам. Но в начале XX в. разная природа стенокардии и воспаления горла была уже очевидна. В английском языке слово angina осталось главным образом за стенокардией — болезнь горла там назовут, скорее, тонзиллитом, tonsillitis (в России это слово тоже употребляется, но как профессиональный термин — в нейтральной речи никто не скажет «у меня тонзиллит»). У нас же обозначение ангина, проникшее в язык поздно, лишь в конце XIX в., решили закрепить за воспалением миндалин, чтобы не путаться.
Огромное количество пар «ложных друзей» существует между английским и французским, в которых эти пары тоже, как правило, заимствованы из латыни. Таково, например, слово concurrence. По-французски это наша «конкуренция», а вот в английском слово приняло прямо противоположное значение — «согласие». Как такое возможно? И снова на помощь приходит история церковной латыни. В латинском языке concurrens дословно означает «бегущий вместе». Как вы понимаете, бежать вместе можно и на соревнованиях (кстати, по-английски competition значит и «соревнование», и «конкуренция»), и в дружеской компании — цель-то в слове не уточняется. В античной латыни у глагола concurrere был широкий спектр значений — от «сбегаться в одно место» до «сталкиваться, сражаться». Так вот, католическая церковь называла словом concurrentia (отсюда французское concurrence) совпадение церковных праздников, которые, по замыслу, совпадать были не должны, но в силу подвижности церковного календаря такое иногда все-таки происходило. Праздники оказывались «конкурирующими» — они требовали разной обрядности, и духовенство оказывалось перед нелегким выбором, какой же из них главнее.
Откуда мы знаем, что французское слово concurrence — именно латинское заимствование, а не исконно французское, не восходит к тем временам, когда французский отделился от латыни? Ответ достаточно прост: в этом слове сохранилась латинская форма корня cur- («бег»). В исконно французских по происхождению словах он имеет вид cour-. В английском же осталось лишь общее значение «совпадение», которое затем превратилось в «согласие». Впрочем, следы старого значения сохранились в правовой терминологии, где тоже когда-то латынь была основным письменным языком: concurrent jurisdictions по-английски означает именно «конкурирующие юрисдикции», то есть перекрывающиеся. В остальных областях такое употребление по большей части забыто, и, если вам в научном английском тексте попадется выражение concurrent views, помните, что это не «конкурирующие», а совсем наоборот — «совпадающие взгляды».
