Галина Рэмптон пишет о том, как прошло прощание с Терри Джонсом, одним из Monty Python.
В минувшую среду, 5 февраля, Терри Джонса проводили в последний путь его расширенная семья, несколько десятков близких друзей и однокашников, а также коллеги — все доныне живые Монти Пайтоны, актёры, писатели-сценаристы, кино-, театральные, радио- и телережиссёры. Светская церемония прошла в лондонском крематории Голдерз Грин, что называется, в тесном кругу.
Общую атмосферу прощания можно спокойно назвать семейной. Не было ни публичных объявлений, ни прессы, ни фотографов, ни зевак. Провожали не известного актёра-кинорежиссёра-сценариста, всеобщего любимца funny-man`а, не вдохновенного исследователя-медиевалиста, автора множества книг о Средневековье (хотя Терри был и всем этим тоже), а отца и мужа, верного друга – того, кто так или иначе, затронул судьбу каждого из собравшихся.
Терри обладал на редкость (для англичанина, хотя сам он считал себя валлийцем) широкой душой, был хлебосольным хозяином, удивительно тёплым, отзывчивым и – да, весёлым, искромётно-зажигательным, полным идей, оптимистичным, супер-деятельным человеком. “Terry terrified me…”, — удачно скаламбурил один из его друзей, соавтор книги о героях Джеффри Чосера: «Терри ужасал меня». Вот этим своим трудоголическим пылом, темпераментом, кипучей страстью, азартом, напором, бьющим через край жизнелюбием и «ужасал». Таким сгустком энергии он был в работе, в творчестве.
В обыденной жизни помню его, хоть и ярким, органично артистичным, но в то же время, простым в общении, лёгким на подъём, внимательным и откровенным собеседником, и не только радушным хозяином, но и благодарным гостем — чтО нынче, увы, большая редкость.
Своим друзьям был предан всю жизнь, до самого конца. Они крепко дружили с моим мужем Ричардом с детства. Играли в школьной команде регби, вдвоём пускались в дальние (и небезопасные) велосипедные, а затем — автомобильные путешествия. Позже дружили, что называется, семьями. Терри был крёстным младшей дочки Ричарда – Джейн. В начале девяностых Ричард отправился в длительную командировку в Россию. Вернулся оттуда… со мной. Первые недели в Англии мы жили в доме Терри и Алисон в лондонском районе Кэмбервелл. Непростое для нас было времечко, мягко говоря.
Однажды Терри затащил нас с Ричардом в излюбленный тогдашней лондонской богемой клуб «Граучо» в Сохо. И там, за столиком, в заведении, кишевшем столичными звёздами (залётная чужестранка, атмосферой я не прониклась, к «статусу» т. н. селебов была и осталась равнодушна) учинил мне допрос с пристрастием. Хорошо ли я обдумала своё решение? Понимаю ли свою ответственность? Не убоюсь ли трудностей новой жизни и не сдёрну ли домой, в Россию, перед их лицом? «Комик», каким я тогда воспринимала Терри, оказался свирепо серьёзным человеком, когда речь шла о судьбе его друга. Не помню, чтО я тогда лепетала в ответ и в свою защиту, но похоже, Терри дал мне «добро». И через пару лет был уже шафером на нашей с Ричардом свадьбе в Сассексе.
А ещё лет через восемь внезапно под вечер материализовался на пороге нашего норфолкского дома. В то время Терри занимался восстановлением и приобретением для кембриджского Музея Фитцвильям бесценной средневековой рукописи – т. н. Макклсфилдского иллюстрированного псалтыря. Один из множества его благотворительных проектов. По пути из Кембриджа Терри завернул к нам.
И за ужином уже сам озабоченно и смущённо ждал нашей реакции – не осудим ли? Поймём ли? Распадался его долгий и счастливый брак с прекраснейшей и умнейшей (она – учёный-биолог) Алисон: Терри влюбился в студентку Оксфорда Анну (Сёдерстрем), ставшую через несколько лет его второй женой. «Когда мы с Терри встретились, мне было двадцать; ему – нет», — сказала сама Анна на поминальной церемонии. Да, между ними была огромная разница в возрасте. И многие скептически отнеслись к такому повороту судьбы Терри.
Всё это чертовски сложно: сохранять преданность и любовь к первым супругам друзей и одновременно уважать их новый выбор. В нашем с Терри случае это как-то взаимно срабатывало. Пусть и не без колебаний. С Алисон, первой женой Терри, мы по сей день остались в тесном, задушевном контакте.
Терри деятельно любил своих друзей. Какие грандиозные пиры, какие незабываемые встречи выпускников Грэммар Скул Гилфорда он закатывал в своих домах – и в Кэмбервелле, и позже – в Хайгейте! Не забыть мне тех шумных, многолюдных и многоголосых вечеров, полных сюрпризов, неожиданных встреч, смеха, кутерьмы, рассказов, интимных отровений — в летних лондонских садах под звёздным небом. Сколько поистине интереснейших людей его окружало! Скольким он помогал…
А вот теперь его друзья и близкие собрались на поминальную встречу. И каждый, прощаясь с Терри, бросил охапку ранних жёлтых нарциссов на его плетёный гроб.
Последние четыре-пять лет своей жизни Терри был тяжко болен. И внешне, и внутренне, он никогда не становился (и не выглядел) «старым» — природная витальность брала верх над немалыми годами. Но его могучий разум она внезапно отказалась сохранять. Врачи диагностировали редкую форму деменции с названием: «первичная прогрессивная афазия», при которой человек теряет фунцию коммуникации. Не могу согласиться с утверждениями о том, что деменция поражает лишь людей с ленивым мозгом, без навыка напряжённой умственной работы. Категоричность такого суждения ставят под сомнение примеры как раз обратного – хотя бы среди выдающихся британцев: Айрис Мэрдок, Терри Пратчетт, Терри Джонс. Не говоря о Маргарет Тэтчер, как бы к ней ни относиться.
Внешне Терри оставался тем же, даже вроде бы помолодел и посвежел. И поначалу подшучивал над тем, как стремительно забывает слова. В это верилось с трудом – ведь он был архетипом «человека слова», слово являлось для него не просто рабочим инструментом, но и первейшей жизненной потребностью. Однако вскоре Терри замкнулся и совсем замолчал. Начались мучительные смены настроения, внезапные приступы гнева и отчаяния. Это было невыносимо для всех и в первую очередь для самого Терри. В тяжёлые годы ему на помощь пришли Алисон и взрослая дочь Салли. Они взяли на себя львиную долю забот о Терри, сделав всё возможное (и невозможное), чтобы максимально смягчить его страдания. Им удавалось.
Они же и организовали эту прощальную церемонию – печальную, но в то же время светлую – не только за упокой, но и во славу прекрасной жизни дорогого человека. Терри был убеждённым агностиком. На прощание, в стенах зала-бывшей часовни, вместо церковного гимна, все спели Penny Lane «под управлением» (то есть, в записи) битлов – песню, полную многих смыслов; в их числе, печаль и радость.
Затем народ отправился в один из любимейших пабов Терри: The Gatehouse в Хайгейте – тот, где кроме собственно (старинного) паба, ещё и располагается маленький театрик. И там, в пабе, уже состоялась «фирменная» Террина вечеринка – шумная, несколько хаотичная, но полная смеха и слёз, рассказов, взаимных воспоминаний, откровений, объятий и объяснений в вечной любви. К нам за столик подсаживались всё новые и новые люди, не только знакомые, делились своими историями о Терри – забавными и анекдотичными, по большей части. Если поминки вообще подлежат сравнениям и категоризации, то лучших я и представить себе не могу.
Мы с Ричардом опоздали на свой вечерний поезд. Следующего полчаса дожидались на вокзале Ливерпул Стрит Стейшн. Почему в помещениях английских ж\д вокзалов всегда (а зимой – особенно) стоит такой лютый колотун? Ещё холоднее оказалось в поезде, где средь зимы почему-то не работало отопление. Я промёрзла до костей и вернулась домой едва живая.
А может быть, просто мир сделался холоднее без Терри?
* * *
Англия, Норфолк, февраль 2020
